Кончено. Баста. Никакой жалости к людям не осталось в моём сердце. Вчера ещё, до шести часов вечера, сочувствовал и уважал людей, а нынче не могу, ребятишки. До последней точки докатилась людская неблагодарность. Вчера, извольте видеть, за мою жалость к ближнему человеку отчаянно пострадал и, может, даже предстану перед народным судом в ближайшем будущем. Баста. Зачерствело моё сердце. Пущай ближний больше на меня не рассчитывает. А шёл я вчера по улице. Иду я вчера по улице и вижу — народ будто стоит скопившись подле ворот. И кто-то отчаянно охает. И кто-то руками трясёт и вообще, вижу, происшествие. Подхожу. Спрашиваю, об чём шум. — Да вот, говорят, тут ногу сломал один гражданин. Идти теперь не может. — Да уж, говорю, тут не до ходьбы. Растолкал я публику, подхожу я ближе к месту действия. И вижу — какой-то человечишко действительно лежит на плитуаре. Морда у него отчаянно белая и нога в брюке сломана. И лежит он, сердечный друг, упершись башкой в самую тумбу, и бормочет: — Мол, довольно склизко, граждане, извиняюсь. Шёл и упал, конечно. Нога — вещь непрочная. Сердце у меня горячее, жалости к людям много, и вообще не могу видеть гибель человека на улице. — Братцы, говорю, да, может, он член союза. Надо же предпринять тем не менее. И сам, конечно, бросаюсь в телефонную будку. Вызываю скорую помощь. Говорю: «Нога сломана у человека, поторопитесь по адресу». Приезжает карета. В белых балахонах сходят оттеда четыре врача. Разгоняют публику и укладывают пострадавшего человека на носилки. Между прочим, вижу, этот человек совершенно не желает, чтобы его ложили на носилки. Пихает всех четырёх врачей остатней здоровой ногой и до себя не допущает. — Пошли вы, говорит, все четыре врача туда-сюда. Я, говорит, может, домой тороплюся. И сам чуть, знаете, не плачет. «Что, думаю, за смятение ума у человека?» И вдруг произошло некоторое замешательство. И вдруг слышу — меня кличут. — Это, говорят, дядя, ты вызывал карету скорой помощи? — Я, говорю. — Ну так, говорят, придётся тебе через это отвечать по всей строгости революционных законов. Потому как зря карету вызывал — у гражданина искусственная нога обломилась. Записали мою фамилию и отбыли. И чтобы я после этого факта ещё расстраивал своё благородное сердце — ни в жисть. Пущай убивают на моих глазах человека — нипочём не поверю. Потому — может, для киносъёмки его убивают. И вообще ничему не верю — время такое после войны невероятное.