|
Конечно, об чём говорить! Гость нынче пошёл ненормальный. Всё время
приходится за ним следить. И чтоб пальто своё надел. И чтоб лишнюю
барашковую шапку не напялил. Еду-то, конечно, пущай берёт. Но зачем же
еду в салфетки заворачивать? Это прямо лишнее. За этим не последишь, так
гости могут в две вечеринки всё имущество вместе с кроватями и буфетами
вывезти. Вон какие гости пошли!
У моих знакомых на этой почве небольшой
инцидент развернулся на этих праздниках.
Приглашено было на рождество
человек пятнадцать самых разнообразных гостей. Были тут и дамы и не
дамы. Пьющие и выпивающие. Вечеринка была пышная. На одну только жратву
истрачено было около семи рублей. Выпивка — на паях. По два с полтиной с
носу. Дамы бесплатно. Хотя это, прямо сказать, глупо. Другая дама
налижется до того, что любому мужчине может сто очков вперёд дать. Но не
будем входить в эти подробности и расстраивать свои нервы. Это уж дело
хозяйское. Им видней.
А хозяев было трое. Супруги Зефировы и ихний
старик — женин папа Евдокимыч. Его, может, специально пригласили на
предмет посмотреть за гостями.
— Втроём-то,— говорят,— мы очень свободно
за гостями доглядеть можем. Каждого гостя на учёт возьмём.
Стали они
глядеть. Первым выбыл из строя Евдокимыч. Этот старикан, дай бог ему
здоровья и счастливой старости, в первые же пять минут нажрался до того,
что «мама» сказать не мог. Сидит, глазами играет и дамам мычит
определённые вещи. Сам хозяин Зефиров очень от этой папиной выпивки
расстроился и огорчился и сам начал ходить по квартире — следить, как и
чего и чтоб ничего лишнего. Но часам к двенадцати от полного огорчения и
сам набрался до полного безобразия. И заснул на видном месте — в
столовой на подоконнике.
Впоследствии обнаружилось, что ему надуло
фотографическую карточку, и три недели он ходил с флюсом.
Гости, пожрав
вволю, начали играть и веселиться. Начались жмурки, горелки и игра в
щёточку. Во время игры в щёточку открывается дверь, заходит мадам
Зефирова, бледная как смерть, и говорит:
— Это, говорит, ну, чистое
безобразие! Кто-то сейчас выкрутил в уборной электрическую лампочку в
двадцать пять свечей. Это, говорит, прямо гостей в уборную нельзя
допущать.
Начался шум и треволнение. Папаша Евдокимыч, конечно,
протрезвился вмиг, начал беспокоиться и за гостей хвататься. Дамы,
безусловно, визжат, не допускают себя лапать.
— Хватайтесь,— говорят,—
за мужчин, в крайнем случае, а не за нас.
Мужчины говорят:
— Пущай тогда
произведут поголовный обыск.
Приняли меры. Закрыли двери. Начали
устраивать обыск. Гости самолично поочерёдно выворачивали свои карманы, и
расстёгивали гимнастёрки и шаровары, и снимали сапоги. Но ничего такого
предосудительного, кроме нескольких бутербродов и полбутылки мадеры,
двух небольших рюмок и одного графина, обнаружено не было.
Хозяйка,
мадам Зефирова, начала горячо извиняться — дескать, погорячилась и
кинула тень на такое избранное общество. И высказала предположение, что,
может быть, кто и со стороны зашёл в уборную и вывинтил лампу. Однако
момент был испорчен. Никто играть в щёточку не захотел больше, танцы под
балалайку тоже расстроились, и гости начали тихонько расходиться.
А
утром, когда хозяин продрал свои очи, всё выяснилось окончательно.
Оказалось, что хозяин из боязни того, что некоторые зарвавшиеся гости
могут слимонить лампочку, выкрутил её и положил в боковой карман. Там
она и разбилась. Хозяин, видимо, круто налёг на неё, когда заснул на
подоконнике.
1927
|
