"Письма к писателю" Михаила Зощенко в контексте литературной ситуации конца 20-х-н.30-х гг.
Мария Рейкина
(Москва)
В книге "Письма к писателю" (1929) Зощенко опубликовал чуть более полусотни адресованных ему читательских писем, заключающих порой самые невероятные просьбы и предложения, снабдив весь этот корпус текстов предисловием и комментариями. Отобранные для сборника письма делятся на письма с описанием собственной жизни, просьбами выслать карточку или книги и письма с рассказами, стихами, авторы которых видят в Зощенко своего человека [Чудакова 2001: 116; Зощенко 1997: 193], имеющего возможность пристроить в печать их сочинения. К этому сорту писем (а их большинство) примыкают письма читателей, мечтающих научиться писать в "технике Зощенко", а так же отклики с критическими отзывами о произведениях писателя. Издание столь необычного сборника Зощенко в предисловии мотивирует следующим образом: "Видимо, читатель меня воспринимает не совсем так, как критика. Я решил опубликовать эти письма. Я больше года сомневался, стоит ли мне это делать" [Зощенко 1991: 345]. Действительно, в первый раз об этой книге Зощенко заговорил с Чуковским 23 августа 1927 года: " Боже, какие дурацкие получаю я письма.[…] Хорошо бы напечатать собрание подлинных писем ко мне - с маленьким комментарием, очень забавная вышла бы книга" [Чуковский1991: 409-410]. 1 января 1929 года В. В. Зощенко сделала запись: "Михаил сообщил мне, что собирается издавать книгу -"Письма читателей" [Зощенко 1997: 78], а спустя почти два с половиной месяца, 26 марта 1929 года, Чуковский отметил в своем дневнике: " Зощенко весь захвачен теперь своей книгой "Письма к писателю", прочитал ее мне всю вслух" [Чуковский 1991: 468]. Видимо, определенные события 1927-1928 гг., недвусмысленно свидетельствовавшие об изменении литературного климата в стране, повлияли на Зощенко и в результате склонили его, не любившего читать и получать письма [Чуковский 1991: 363], к изданию этой книги. Чрезвычайно серьезно относившийся к критике [Зощенко 1997: 78-79;Томашевский 1985: 196; Чуковский 1991: 410], Михаил Зощенко особенно страдал от всевозможных обвинений в свой адрес в 1927 году после выхода в свет "Сентиментальных повестей". В "Известиях" 14 августа 1927 года была помещена резко негативная рецензия Ольщевеца на "Сентиментальные повести" [Томашевский 1994: 148-152], а 16 августа в дневнике В. В. Зощенко появилась следующая запись: " […] Михаил прибавил, что вообще его литературное положение начинает колебаться, что на него начинают коситься большевики, что почти подряд запретили три его статьи и что вообще все тревожно и шатко" [Зощенко 1997: 75]. Язык произведений Зощенко, наравне с обвинениями в мещанстве, был излюбленной мишенью критиков, свидетельством чему является рецензия Вешнева, помещенная в журнале "На литературном посту" в № 11 за 1927 г. : "[…] она [речь-М. Р.] искусственна, она сделана, вот почему ее комизм деланный." [Вешнев 1927: 57]. В качестве ответа Зощенко публикует в книге письмо, написанное тем самым языком, который Вешнев считает искусственно сконструированным: "Обычно думают, что я искажаю "прекрасный русский язык",[…] что я нарочно пишу ломаным языком для того, чтобы посмешить почтеннейшую публику.[…] Я пишу на том, языке, на котором сейчас говорит и думает улица" [ Зощенко 1991: 370-371 ]. "Письма к писателю", как нам кажется, не в последнюю очередь адресовались критикам [Зощенко 1991: 345], превратившись в сборник альтернативной читательской критики, иллюстрировавшей лояльность Зощенко по отношению к власти и подчеркивавшей верное направление его литературных поисков. Литературные эксперименты в области формы[1] и языка являлись важной составляющей творчества Зощенко, который взялся за колоссально сложную задачу построения новой литературы, ориентированной на советского читателя [Чудакова 2001: 136], чьи оценки и суждения приобретали особую ценность для писателя [Зощенко 1991: 360, 362]. В условиях меняющегося литературного контекста Зощенко вынужден был оправдываться перед критикой и властями за свои рассказы и фельетоны начала и середины 1920-х годов, которые не соответствовали требованиям, предъявляемым литературе конца десятилетия, о чем свидетельствует Постановление Секретариата ЦК ВКП (б) "О сатирических журналах" от 3 августа 1928 года, в котором, предписывалось "организовать систематическое инструктирование редакторов сатирических журналов", а также провести замену "фиктивных редакторов действительными редакторами" [Бабиченко 1997: 59]. В том же Постановлении имелись пункты, напрямую затрагивающие Зощенко: "Журналы "Бегемот" и "Бич" закрыть […]Вопрос о закрытии "Лаптя" отложить на два месяца […] Вопрос о целесообразности изъятия журнала "Смехач" из издательства газеты "Гудок" передать на предварительное рассмотрение АППО" [Бабиченко 1997: 60] . Михаил Зощенко активно сотрудничал с журналами "Бегемот" (1924-1928), "Лапоть" (1925), "Смехач" (1924-1927) [Томашевский 1994: 340-365 ]. Все эти факты повлияли на решение Зощенко издать книгу, ставшую оригинальным оправдательным документом писателя [Зощенко 1991: 345]. Возможно этим объясняется несколько загадочный конец предисловия к "Письмам…": "Я выпускаю эту книгу с некоторй грустью и беспокойством. Я жалею, что ее выпускаю. Я предпочел бы прочесть такую книгу, собранную другим писателем" [Зощенко 1991: 347]. Зощенко не зря беспокоился и волновался за судьбу книги. Михаил Чумандрин в докладе "Чей писатель - Михаил Зощенко?", сделанном в кабинете писателя при ФОСП 19 января 1930 года, отметил: "Эта книга, прежде всего, означает решительный перелом Зощенко в нашу сторону" [Томашевский 1994: 167]. Прочая же критика с азартом принялась ругать новую книгу, обвиняя писателя в приверженности мещанству [Крянникова 1930: 44], или, наоборот, в недостаточно сильном его осмеянии [Бершадский 1929: 117]. Книга "Письма к писателю" стала своеобразным, материально воплощенным сигналом, указывающим на тревожные изменения литературных условий в конце 20-х годов, и одновременно в ней воплотилась психологическая реакция Зощенко на происходящие события. В 1930 году в письме Горькому Зощенко пишет: " Я получаю кучу писем от читателей. Я начал было подражать Вам (курсив наш - М.Р.), отвечая почти на каждое письмо,- но я делал это через силу, и мне это не доставило ни радости, ни удовлетворения. Я вот выпустил […] книжку "Письма к писателю". Но эту книжку мне просто неловко сейчас взять в руки, до того я неуклюже и неискренно отнесся к читателю" [Зощенко 1963: 163]. Действительно, Горький, с которым Зощенко находился в самых теплых и дружеских отношениях [Зощенко 1963: 157-168; Томашевский 1985: 195-200], очень много внимания уделял ответам на корреспонденцию [Ходасевич 2001: 145]. Быть может, в Горьком Зощенко видел воплощение идеального советского писателя, который полезен народу и в то же время не испытывает мучительного разлада и тоски, как сам Зощенко [Зощенко 1963: 162-163; Зощенко 1997: 74]. "Неискренность" по отношению к читателю, на которую сетует Зощенко, могла быть вызвана следующим обстоятельством. Пытаясь избавиться от меланхолии, он перечитал множество книг по психологии [Чуковский 1991: 405] и 23 августа 1927 года изложил Чуковскому метод борьбы с приступами хандры: "Я изучил биографию Гоголя, и вижу, на чем свихнулся Гоголь […] я должен себя тренировать - и раньше всего не верить в свою болезнь […]У меня психостения, а я заставляю себя не обращать внимания на шум и пишу в редакции, где галдеж со всех сторон. Скоро я даже на письма начну отвечать" [Чуковский 1991: 409]. Это было необходимо для того, чтобы написать новую книгу, "не такую, как "Сентиментальные рассказы", жизнерадостную, полную любви к человеку" [Чуковский 1991: 409], и "Письма к писателю", поставившие его перед необходимостью читать и отвечать на корреспонденцию, оказались своеобразным упражнением и тренировкой больных нервов. Упоминание Н.В. Гоголя в этом разговоре не случайно. 23 августа 1927 года Зощенко высказал идею публикации писем читателей и изложил свою теорию борьбы с больными нервами. 15 сентября Чуковский отметил, что Зощенко "просил дать ему Шенрока "Письма Гоголя" (1901) [Чуковский 1991: 415], а уже 26 ноября того же года, пребывая в жестокой меланхолии, он говорит Чуковскому: "[…]а у меня такая тоска, что я уже третью неделю не прикасаюсь к перу. Лежу в постели и читаю письма Гоголя-и никого из людей видеть не могу" [Чуковский 1991: 425]. Изменения литературного контекста в конце 1920-х гг. и пошатнувшееся положение Зощенко явились причинами появления книги, своею формой в какой-то степени обязанной "Письмам Гоголя" В. Шенрока.
