|
Театр я не хаю. Но кино всё-таки лучше. Оно выгодней театра.
Раздеваться, например, не надо — гривенники от этого всё время
экономишь. Бриться опять же не обязательно — в потёмках личности не
видать. В кино только в самую залу входить худо. Трудновато входить.
Свободно могут затискать до смерти. А так всё остальное очень
благородно. Легко смотрится.
В именины моей супруги попёрли мы с ней
кинодраму глядеть. Купили билеты. Начали ждать. А народу многонько
скопившись. И все у дверей мнутся.
Вдруг открывается дверь, и барышня
говорит: «Валяйте».
В первую минуту началась небольшая давка. Потому
каждому охота поинтересней место занять. Ринулся народ к дверям. А в
дверях образовавшись пробка. Задние поднажимают, а передние никуда не
могут. А меня вдруг стиснуло, как севрюгу, и понесло вправо. «Батюшки,—
думаю,— дверь бы не расшибить».
— Граждане,— кричу,— легче, за ради
бога! Дверь, говорю, человеком расколоть можно.
А тут такая струя
образовавшись — прут без удержу. И сзади ещё военный на меня некультурно
нажимает. Прямо, сукин сын, сверлит в спину. Я этого чёрта военного
ногой лягаю.
— Оставьте,— говорю,— гражданин, свои арапские штучки.
Вдруг меня чуть приподняло и об дверь мордой. Так, думаю, двери уж
начали публикой крошить. Хотел я от этих дверей отойти. Начал башкой
дорогу пробивать. Не пущают. А тут, вижу, штанами за дверную ручку
зацепился. Карманом.
— Граждане,— кричу,— да полегче же, караул!
Человека за ручку зацепило.
Мне кричат:
— Отцепляйтесь, товарищ!
Задние
тоже хочут. А как отцеплять, ежели волокёт без удержу и вообще рукой не
двинуть.
— Да стойте же,— кричу,— черти! Погодите штаны сымать-то.
Дозвольте же прежде человеку с ручки сняться. Начисто материал рвётся.
Разве слушают? Прут...
— Барышня,— говорю,— отвернитесь хоть вы-то, за
ради бога. Совершенно то есть из штанов вынимают против воли.
А барышня
сама стоит посиневши и хрипит уже. И вообще смотреть не интересуется.
Вдруг, спасибо, опять легче понесло. Либо с ручки, думаю, снялся, либо
из штанов вынули. А тут сразу пошире проход обнаружился. Вздохнул я
свободнее. Огляделся. Штаны, гляжу, тут. А одна штанина ручкой на две
половинки разодрана и при ходьбе полощется парусом. Вон, думаю, как
зрителей раздевают. Пошёл в таком виде супругу искать. Гляжу, забили её в
самый то есть оркестр. Сидит там и выходить пугается.
Тут, спасибо,
свет погасили. Начали ленту пущать. А какая это была лента — прямо
затрудняюсь сказать. Я всё время штаны зашпиливал. Одна булавка,
спасибо, у супруги моей нашлась. Да ещё какая-то добродушная дама четыре
булавки со своего белья сняла. Ещё верёвочку я на полу нашёл. Полсеанса
искал. Подвязал, подшпилил, а тут, спасибо, и драма кончилась. Пошли
домой.
1926 г.
| 
